Сергей Дигол - Практикант[СИ]
Но сегодня я наношу удар первым. На перемене подхожу к Саше со спины, улучив момент, когда она, трижды расцеловавшись с одноклассницей — взяли дурацкую манеру! — остается на несколько мгновений одна и заполняю ее правое ухо, совсем как Клавдий — ядом, своим торопливым шепотом из одних лишь бранных слов. Я не знаю пощады и, выполнив миссию, стремительно ухожу, ухмыляясь ее взгляду, который, знаю я даже не оборачиваясь, сейчас расстреливает мою спину.
С моей стороны риска никакого. Она, разумеется, ничего не скажет матери. Просто потому что они не общаются. Даже деньги, на которые Саша снимает квартиру и содержит не только себя, но и — у нее это, видимо, наследственное, — своего долговязого, с буйными кучеряшками парня, с которым я как–то застаю их у ворот лицея, она получает от матери заочно, через банковскую карточку, на счет которой Ира ежемесячно отстегивает тысячу евро.
Да–да, и о таких подробностях я осведомлен. Можно сказать, что я не просто вхож в семью, я даже теперь не уверен, есть ли из нее выход. После ссоры из–за Даманской, с которой, в качестве жеста нашего с Ирой примирения сняли все обвинения, ограничившись увольнением, мы словно переживаем второй медовый месяц. И это до официального вступления в брак — ритуала, который мне все еще кажется картинкой из чужой жизни, чем–то, что, безусловно, может произойти, но уж точно не со мной.
Ира и не заикается об оформлении наших отношений. Ей достаточно того, что я рядом — ближе, пожалуй, некуда. Мне, пожалуй, тоже хватает — ее ласки и страсти.
А еще — ее денег.
Не сказать, что она меня балует — пожалуй, я даже немного завидую Саше, — но на самостоятельные, помимо совместных с Ирой, походы в ресторан и неограниченное количество бензина для моего Фольксвагена Поло вполне хватает. Это кроме моей одежды, которую Ира выбирает и оплачивает сама. Шмотки и автомобиль — ее подарки, не входящие в те шестьсот–семьсот евро, которые она мне частями выдает в течение месяца. Я даже подумываю о ремонте в квартире, но пока временю, может быть, рассчитывая на то, что окончательно вернувшийся отец в один прекрасный день закатает рукава, напялит пилотку из газеты и вооружиться малярной кистью. Оплату стройматериалов — какие проблемы? — я готов взять на себя.
Впрочем, к отцу у меня и без ремонта нет претензий. Свои грехи он замаливает, надо признать, умело.
Скорее замасливает.
Возвращаюсь ли я домой в семь вечере или в двенадцать ночи, или не возвращаюсь вовсе, заночевав у Иры (окончательному переселению препятствуют ее ненастойчивость и мой почти суеверный страх перед институтом брака), я уверен — в нашей старой доброй квартире царит образцовый, несмотря на выцветшие обои и исцарапанный паркет, порядок. Вещи выстираны и выглажены, пол вымыт, пыль с позором изгнана, а холодильник — полон. Моя ненависть к отцу тускнеет, выцветает, как старая фотография, и даже его Анастасию Васильевну я вспоминаю с невольной благодарностью — за ту каторгу, а не жизнь, которую, судя по новым талантам отца, она ему устроила.
К отцу у меня лишь один вопрос — муж ли он снова маме, или просто не муж Анастасии Васильевне? Выпытывать у него я, однако, не решаюсь, опасаясь его вопрос–бумеранга. А именно, кто я Ире, и кто она мне — формулировка туманная и сформулировать ее еще сложнее, чем охарактеризовать, как сейчас принято говорить, статус семейного положения родителей. Поэтому я ограничиваюсь похвалой на самом деле наваристого отцовского борща, и даже вру маме, которая, словно что–то почувствовав, снова начинает звонить, что отец вернулся из–за нее, что к трубке он не подходит из–за невыносимых душевных страданий, и что ей, прежде, чем отказать, лучше все же простить его. Мама в ответ хмыкает, без конца повторяет «понятно», но приехать обещает лишь летом, разумеется, с внучкой, которую мы с отцом в глаза не видели, и которая в сентябре (как время летит–то!) идет в первый глаз.
— Не знаю, мам, — отвечаю я матери каждый раз, когда она спрашивает, не собираюсь ли я жениться. Я не вру, я и правда не знаю, как сказать ей об Ире.
Знаю одно: Ира — содержательница. Меня, своей стервозной дочери и всего лицея.
Поэтому мне — своего рода наместнику Иры — так широко улыбается Нелли Степановна, актерского мастерства которой все же не хватает, чтобы скрыть тоску в глазах.
Ира — единственная ее опора, причем без всякого преувеличения. После того, как накрываются сразу три — а больше у лицея и не было — источника финансирования американскими фондами, директрисе остается лишь мрачнеть — за будущее лицея и молиться — за здоровье Иры. А еще — надеяться на чудо, которого может и не произойти в самом ближайшем будущем, с окончанием учебного года, последнего для ученицы двенадцатого «А» Александры Албу.
Долту даже готова поскорее спихнуть замуж собственную дочь — я слышал болтовню мужеподобной биологички, утверждавшей, что видела Веронику гуляющей под ручку с, как она выразилась, «мальчиком, габаритами и губами похожего на утенка», — лишь бы не помешать, теперь уже невольно, нашему с Ирой союзу. Я улыбаюсь, думая о том, что, объяви мы о бракосочетании, свидетельница найдется за пару секунд.
Директриса элитного лицея — а что, вполне достойная кандидатура! Просительница невесты и всепрощательница жениха. Даже таких капризов последнего, как разговоры по мобильному телефону во время урока.
Я и в самом деле не отключаю мобильник, и ученики терпеливо дожидаются, пока я закончу неспешный диалог с невидимым собеседником. Вот и сейчас меня сбивают как птицу на взлете, на триумфе Кромвеля при Марстон — Муре, поэтому вместо чуть вялого «алло» я рявкаю в трубку отрывистое «да!».
— Это Наташа, — отвечает трубка, и я сразу все вспоминаю: пьяного отца и бочонок с икрой, шампанское и внезапный поцелуй на прощание. И еще — заговорщицкий шепот Наташиных губ.
— Откуда у тебя мой номер? — спрашиваю я. Конечно, в коридоре, куда я, оставив класс в молчаливом недоумении, чуть ли не выбегаю.
— Ммм, — мычит или мурлыкает, но скорее, кокетничает она, — у нас с Иркой нет друг от друга секретов.
— Ты зачем звонишь? — шепчу я, одновременно приветственно кивая проходящему по коридору физкультурнику.
— А ты зачем шепчешь? — спрашивает она. — Ирка, что ли рядом? Ты же на работе сейчас должен быть!
— Послушайте, Наталья, — перехожу я на «вы» и на обычную громкость голоса, — у меня действительно урок, и мне некогда.
Проверяет, понимаю я, лихорадочно соображая, в чем причина внезапных подозрений на мой счет. Иркиных, конечно же, подозрений — ведь это по ее просьбе Наташа сейчас прощупывает меня и, вероятно, в ее же присутствии. Громкая связь — прекрасный способ превращения телефонного дуэта в трио.
Как бы то ни было, а к провокации я успеваю подготовиться, морщась лишь от одного — мысли о том самом поцелуе. Который, как теперь выясняется, вполне мог быть пробным шаром, запущенным моей суженой. С одной ей ведомой целью.
— Извините, но меня ученики ждут, — решительно говорю я, но оторвать телефон от уха, чтобы нажать на кнопку с красной трубкой отключения разговора, не успеваю.
— У тебя родинка на заднице, — выпаливает Наташа.
— Что? — переспрашиваю я, хотя прекрасно все расслышал.
— Мне Ирка сказала. Только она пьяной была и вряд ли помнит. Понимаешь, о чем я, красавчик?
— Что тебе надо? — взвизгиваю я, и коридорные стены испуганно откликаются моим же криком.
— Я подумала, — невозмутимым голосом продолжает она, — может, в ресторан сходим? Вдвоем, а?
Я, наконец, делаю то, что давно следовало бы сделать. Держа телефон перед собой, смотрю на экран, поджав губы — еще немного и я разнесу его о псевдомраморный коридорный пол. Про себя сосчитав до трех, я все же одумываюсь — телефон почти новый, купленный месяца четыре назад за двести тридцать долларов, — и все, на что я решаюсь, это проорать во всю глотку и на весь, наверное, лицей:
— Да пошла ты!!!
Не дожидаясь, пока начнут распахиваться двери соседних классов, из которых выглянут притворно–возмущенные лица на самом деле смертельно напуганных коллег, я вбегаю обратно в кабинет, застав лицеистов погруженных в мертвую тишину — шушуканье прекратилось до моего возвращения, наверняка сразу после крика в коридоре.
— Итак, — спокойно говорю я, и, продолжая сопровождать Кромвеля на его пути к вершинам власти, заношу номер последнего входящего звонка в рубрику «Контакты», вместо имени вписав вполне императорское «N».
Теперь–то ей не застать меня врасплох.
26
— Тебе что, не понравилось? — спрашиваю я, впервые скатываясь до такого унижения.
Даже после ее царского — кроме, пожалуй, манеры, в котором он был преподнесен — подарка на день рождения, я не позволял себе подобного. Хотя Ира, возможно, и разорилась на новенький Поло лишь для того, чтобы смотреть на меня сверху вниз. На ползающего перед собой на коленях любовника.
